«В общественной дискуссии последних месяцев мы наблюдаем новый виток конфликтов вокруг феминизма, феминистской оптики и гендерной чувствительности, который стремительно набирает обороты», — пишет Надя Плунгян на Colta.ru и приводит примеры таких конфликтов, случившихся в последние месяцы: протесты против фильма «Дау», которые «вызвали большой раскол среди кинокритиков» (обратим внимание на эту формулировку — прим. М.К.), за ними последовали «скандал вокруг профайла Алексея Венедиктова на BBC, где его обвиняли в харассменте, выступление Виктора Шендеровича, объявившего феминизм “правом на террор и хамство”, и, наконец, дискуссия о домогательствах в университетах».
Во всех этих конфликтах стороной, протестующей против существующего порядка — нарушения трудовых прав и прав человека на съемках, нормализованных домогательствах вышестоящих лиц (главным образом, мужчин) на работе и в университетах — выступает социальная группа «феминистки», которая в глазах их оппонентов выглядят одновременно как пренебрежимо малочисленная, и как абсолютно всемогущая, развязывающая террор и ниспровергающая педагогов и художников. Получить представление о реальном соотношении сил можно, если обратить внимание на то, что «расколом» в кинокритической среде обычно называется позиция сайта KKKBD.com, который делают два человека, противопоставленная позиции всей (вообще всей) русскоязычной прессы в диапазоне от радио «Свобода» до газеты «Комсомольская правда» (отрицательные отзывы о проекте Станислава Зельвенского и Сэма Клебанова были опубликованы до цифрового релиза фильмов, во время Берлинского фестиваля, и не привели к последствиям в виде группового преследования в соцсетях для их авторов-мужчин). Популярные реакции на скандалы с домогательствами в вузах, дающие представления о принятой сегодня «норме» (далекой от «гендерной чувствительности»), собраны и оформлены, как пьеса «Голоса порядочных людей» на сайте «9 марта» («Передовым девочкам с филологии явно надо варить борщ, а не учиться: от ненависти к занятиям стали митушницами. Интересно, что на естественных науках таких проблем нет: туда невесты и дуры не попадают»). В ситуации вокруг постов Шендеровича одна-единственная Анна Ведута, рассказавшая о домогательствах Алексея Венедиктова, оказалась противопоставлена всей «либерально-демократической общественности», все еще считающей домогательства преподавателей и начальников чем-то, связанным со сферой секса, а не со сферой насилия и подчинения в иерархии.
Но нет ли чего-то очень знакомого в этой диспозиции: «разумное большинство порядочных людей» против «безумного меньшинства опасных подрывных элементов»? И нет ли закономерности в том, что острые «конфликты» в российской блогосфере вспыхнули именно в дни коронавируса, когда мир лишился привычных черт, стал опасным и неопределенным для всех, когда рухнули планы и оборвались человеческие связи?
Конечно, это не случайность.
«Все описания кризисов похожи друг на друга, — пишет Рене Жирар в своей книге «Козел отпущения» (1982), — Распад институтов стирает или схлопывает иерархические и функциональные различия, придавая всему вид одновременно и монотонный, и монструозный».
Эпидемия разжигает дремлющие предрассудки, она — первый «гонительский стереотип» по Жирару. Страх потери контроля заставляет переименовывать вещи и отрицать реальность, и одним из признаков подобного взаимодействия с реальностью становятся «гонения» — попытка назначить виновных в кризисе, поиски которых всегда неизменного выводят на непохожих: на пришлых, на евреев, на религиозные меньшинства, на людей с заметными увечьями, на женщин, наконец. В попытке обуздать реальность искупительной (или «заместительной») жертвой, в отсутствие рациональных причин для принесения этой жертвы, сообщества выдвигают против нее выдуманные обвинения, настолько характерные для коллективных гонений, что одному их упоминанию в исторических текстах современные исследователи начинают подозревать, что дело пахнет групповой расправой над меньшинством.
Так, обвинение меня в том, что я убила документалиста Александра Расторгуева, погибшего вместе с двумя коллегами в Центрально-Африканской республике летом 2018 года, в уже удаленном посте главной редакторки журнала «Сеанс» Любови Аркус только на первый взгляд может показаться абсурдным. В качестве признака, указывающего историкам на факт гонений, в списке гонительских стереотипов на первом месте идет именно насильственное преступление против самых неприкосновенных особ данного социума: короля, отца, или, в нашем случае — великого режиссера.
Именно в этой трактовке, как замаскированное сообщение о гонении, Жирар прочитывает миф об Эдипе. Чума терзает Фивы; Эдип виновен, потому что убил отца и женился на матери; оракул утверждает, что для избавления от эпидемии нужно изгнать преступника (и Аркус пишет обо мне «бывший кинокритик», символически изгоняя меня из сообщества); Эдип хромает, он отделен от других своим заметным увечьем — хромота и положение чужестранца в Фивах создают из него идеального козла отпущения. Жирар считает, что за мифом об Эдипе, как и за героями некоторых других мифов, имеется «реальная жертва, выбранная не из-за стереотипных преступлений, в которых ее обвиняют и из-за которых никогда никто не заболел бы чумой, но из-за всех тех виктимных черт, которые в этом же тексте и перечислены и которые действительно способны навлечь на их обладателя параноидальные подозрения испуганной чумой толпы».
Да, в режиме реального времени мы сегодня наблюдаем именно это.
В момент глобальной эпидемии коронавируса «козлом отпущения» в русскоязычной блогосфере (в основном в фейсбуке) стали «феминистки». Депантовские «уродки», одна из, по замечанию Екатерины Горошко из издательства No Kidding Press, «самых маргинализованных групп right here right now».
Женщины, посмевшие заявить о своей субъектности. Женщины, которые вдруг отказываются идти по проторенной дорожке предыдущих поколений, отказываются встраиваться в привычную матрицу «в качестве освобожденных от гендера субъектов, а на самом деле принявших мужскую модель как универсальную». Женщины, нарушающие привычную гладкость социальных взаимодействий, как ее нарушает сама эпидемия. Кто сегодня может быть более «непохожим», иным, чем «феминистка» даже в прогрессивной среде, где, по определению той же Горошко, еще «не все до конца определились, не маргинально ли быть женщиной»? Кого, кроме них, надо растерзать или изгнать, чтобы чума ушла и мир стал, как прежде?
(Вина феминисток еще и в том, что феминисткой нельзя родиться, ею можно только стать по собственному выбору, а значит — злой умысел очевиден. Некоторые из них еще и лесбиянки — «некоторые», то есть «все»: существа одновременно невозможные, потому что женщина невозможна без мужчины, и бросающие вызов самой природе, как известно, задумавший секс исключительно в пенисо-вагинальном формате).
И как средневековый поэт и придворный летописец Гийом де Машо (чей рассказ о евреях, отравляющих реки и вызывающих смерти, разбирает Жирар), сегодня именно «хозяева дискурса», медийные персоны и редакторы сми, составляют подробный отчет о гонениях в перспективе «наивных гонителей» (то есть тех, кто принимает за чистую монету все обвинения или даже выдумывает их, не догадываясь, что описывает принесение в жертву «козла отпущения», вызванное страхом перед эпидемией). В этом посте редактора отдела «Общества» Colta.ru от 12 марта, из самого начала эпидемии, «феминизмы» (и, следовательно, его носительницы — «феминистки») указываются в списке наиболее вероятных кандидатов на роль будущего «козла отпущения», в то время, как сам автор наивно полагает, что описывает метафизические «причины» наступающего Апокалипсиса. Как мы теперь знаем, выбор «заместительной жертвы» в итоге был сделан именно в пользу «феминисток», подтверждая версию о том, что сегодня это одна из самых маргинальных и уязвимых групп российского общества.
Итогом подобных гонений уже в христианскую эпоху, по Жирару, становится последующая канонизация растерзанных или изгнанных жертв в качестве мучеников. По этой схеме развивается действие в фильме Ролана Быкова «Чучело» (1983), который в контексте последующих исторических событий кажется не только рассказом о частном случае школьной травли, но еще и историей «козла отпущения» на входе в финальный кризис советского мира. Микрокризис в локальном сообществе (один из мальчиков случайно выдал учительнице своих товарищей-прогульщиков и весь класс лишили поездки в Москву) разворачивается на фоне нищеты и безысходности провинциального города, чрезвычайной озабоченности учеников средней школы материальными благами, общего предчувствия скорого коллапса нежизнеспособной системы. Этот фильм трудно назвать до конца реалистичным, в нем все существуют немного на котурнах, выводя историю на территорию архаичной трагедии. Как водится в подобных случаях, у каждого из схематично очерченных персонажей оказывается свой собственный «изъян», своя непохожесть, в попытке скрыть которую они и присоединяются к групповой травле.
Лена Бессольцева — идеальный кандидат на роль «козла отпущения» в этом стремительно ветшающем мире: она новенькая, чужая, она внучка человека, которого в городе травят давно, наконец, она «уродка», «уродина» по ее собственному выражению. В финале, уже после ее отъезда, одноклассники «прозревают» и один из них — всегда выступавший в ее защиту, но недостаточно авторитетный Васильев — пишет на доске: «Прости нас, Чучело!». Все плачут, звучит вальс Софии Губайдулиной.
Что ж, быть чучелом, уродкой, уродиной во все времена нелегко. Но давайте не будем забывать о том, что в текущих неистовых нападках на «феминисток» (требующих «всего лишь» включения «женщины» в базовое понятие «человек»), нет ничего, кроме страха растерянных людей перед неизбежностью следующего мира, который приходит слишком быстро под вой сирен скорой помощи.
Pingback: «Квирография»: городу и миру — kimkibabaduk